По остывшим следам [Записки следователя Плетнева] - Владимир Плотников

— Знаете, — сказал Круглов. — Я пришел к выводу, что мы с Ингой с самого начала были несовместимы. Нам нельзя было создавать семью…

— Вы правы, — ответил я, — и на перемены к лучшему вы надеялись зря. Теперь придется начинать все с нуля, или с нулевого цикла, как у вас, строителей, принято говорить. Смотрите, не ошибитесь.

На следующий день дело было направлено в суд. К нему я приложил фонограмму допроса, о котором здесь рассказал.

Алиби

Доклад прокурора длился второй час. Пора было делать перерыв, но докладчик — небольшого роста, сухощавый седой человек в очках с позолоченной оправой — как будто забыл о нем. Зал монотонно гудел.

Я сидел в последнем ряду, у самого выхода^, листая только что прочитанную повесть Ж. Сименона «Мегрэ и бродяга», размышлял над тем, для чего автор поставил своего героя в положение заурядного, не способного раскрыть преступление, сыщика. Для того чтобы показать, к каким результатам приводит слепая вера в единственную, основанную только на предположениях, версию? Или для того, чтобы рассказать о нравах и психологии парижских бродяг, добиться доверия которых ему так и не удалось?

Вдруг я почувствовал, что шум в зале стих и, прислушиваясь к докладчику, понял причину этого.

— В расследовании уголовных дел мы за истекшие девять месяцев добились неплохих результатов, — говорил прокурор. — Но некоторые преступления нам так и не удалось раскрыть. Взять, например, крупную кражу часов, фотоаппаратов, транзисторных приемников, изделий из шерсти и других товаров, которую расследовал товарищ Гусько. Приходится удивляться тому, насколько кустарно, примитивно велось следствие по этому делу. Похоже, что следователь не только не стремился установить и изобличить преступников, а, наоборот, изо всех сил старался разрушить доказательства их вины. Вы согласны с такой оценкой вашей работы, товарищ Гусько?

Гусько сидел впереди, у окна, и, как ни в чем не бывало, рассматривал свое отражение в стекле. Я и раньше замечал его за этим занятием в трамваях, в метро, перед витринами магазинов — словом, везде, где можно было найти хоть какую-нибудь зеркальную поверхность.

— Мы с уважением относимся к вашим усам и прическе, — вновь обратился к нему прокурор, — но скажите все же, Гусько, согласны вы со мной или нет?

Услышав, наконец, свою фамилию и поняв, что его о чем-то спрашивают, Гусько встал.

— Так точно! — четко ответил он.

— Полностью?

— Разумеется…

В зале раздался смех.

— Тогда садитесь, — махнул рукой прокурор. — Приятно иметь дело с таким оппонентом. — И, посмотрев на часы, добавил — Для желающих посмеяться объявляется перерыв на десять минут.

Все двинулись к выходу.

— Слушай, смех смехом, — сказал мне Чижов в коридоре, — а преступление-то висит. Не попробуешь ли ты свои силы? Раскроешь — еще одно доброе дело сделаешь. Давай, а?

Магическое «давай» мне приходилось слышать не раз. Начальники любили вдохновлять им своих подчиненных. При этом всегда было ясно, что нужно делать, а вот как «давать» — никто из них, как правило, сказать не мог. Отчетливо понимая, что с заволокиченным делом придется повозиться не один месяц, я выслушал предложение Чижова без особого энтузиазма, но возражать не стал и после небольшого раздумья согласился с ним.

— Вот и хорошо! — обрадовался начальник следственного отдела. — Утром получай командировочное предписание и давай. Гусько уедет туда сегодня, а завтра встретит тебя.

На следующий день после двухчасовой тряски в жестком вагоне пассажирского поезда «Ленинград — Элисен-ваара» я добрался, наконец, до места и еще из окна увидел Гусько. В пальто светло-бежевого цвета и модных туфлях на высоких каблуках, аккуратно причесанный и побритый, с желтым портфелем в руке, он стоял на перроне, не обращая ни малейшего внимания на окружавшую его толпу. Я вспомнил, как однажды прокурор назвал его «фартовым парнем», и подумал, что точнее о нем не скажешь. Встретившись, мы поздоровались и направились к поселку пешком, через лес.

Осень была в разгаре. Над прозрачными кронами деревьев виднелось прохладное голубое небо. Золотая листва шуршала под ногами. Неожиданно нам стали попадаться грибы, и вскоре мы настолько увлеклись, собирая их, что не заметили, как оказались на берегу реки, рядом с маленьким, обшитым вагонкой домиком.

— Это наша «гостиница», — объяснил Гусько. — Кроме нас, здесь не будет никого. Отсюда до поселка минут десять ходьбы, но есть и телефонная связь! Настоял, вчера поставили аппарат.

Он снял замок с входной двери и через крохотную прихожую провел меня в единственную комнатушку. В ней стояли две железные кровати, старенький канцелярский стол и несколько ветхих, обитых клеенкой стульев.

— По собственному опыту скажу — жить можно, тепло даже зимой, а работать придется по выбору — либо тут, либо в милиции, — успокоительно заметил Гусько. — Пока же займемся жарехой.

Он принес дров, затопил плиту, потом подошел к окну.

— Посмотрите, — подозвал он меня. — Видите на берегу рубленый дом? Это магазин. Чуть дальше, над ним, — отделение милиции, еще дальше — жилые дома поселка, исполком, почта, клуб, парикмахерская. Левее, за лесом, — комбинат.

— Магазин охранялся? — спросил я.

— Нет. Днем там полно народу, а ночью над входом в отделение милиции горит лампочка. Она освещает магазин, правда слабовато.

Не желая тратить время попусту, я попросил у Гусько дело и занялся чтением, попутно делая выписки. Оно открывалось заявлением заведующей магазином Васильевой от 2 декабря. Я кратко записал его содержание: «Утром пришла на работу вместе с продавцами. Замок на входной двери был исправен, контрольна цела. В зале беспорядка поначалу не обнаружили. Потом заметили, что исчезли все наручные часы и фотоаппараты. Стали смотреть внимательней. Не нашли еще десяти транзисторных приемников, семи шерстяных кофт, двух чемоданов. Увидели, что нарушена выкладка духов и одеколона. Часы, фотоаппараты и приемники исчезли с паспортами, поэтому сведений об их номерах не осталось. Сбегала в милицию, вернулась в магазин и стала думать, как же проник преступник? Тронула вторую дверь, в пристройку для тары. Она оказалась открытой, врезной замок взломан. В пристройке было выбито стекло».

Далее шло донесение о применении служебно-розыскной собаки: «На место прибыли в 12 часов. Собака от пристройки повела вдоль реки, потом к противоположному берегу, но посередине, где выступала вода, след потеряла». К донесению прилагалась схема.

«…Протокол осмотра места происшествия. Осмотр проводился Гусько 2 декабря, начат в 21 час, окончен в 22 часа. Присутствовала Васильева. Следы обуви возле пристройки оказались занесенными снегом. В двух метрах от нее, у дерева, обнаружены два осколка стекла, соответствующие по размеру пустому проему во фрамуге. Изъяты. Опылены порошком. Выявлены следы пальцев рук. Папиллярные узоры неразличимы. От земли до фрамуги — два метра. Внутри пристройки, под фрамугой, — стол. Дверь из пристройки в торговый зал приоткрыта. Ригель врезного замка чуть выступает. На нем горизонтальные царапины. Замок тоже изъят. Васильева указала места, где лежали похищенные товары. Они зафиксированы на фотоснимках и схеме».

«…Показания проводника собаки. Он видел на снегу следы двух человек. Одни — характерные для кирзовых рабочих сапог примерно 41-го размера, без индивидуальных примет, по-видимому, новых, вторые — от резиновых, примерно 43-го размера, с рисунком «елочка» и стоптанными каблуками. К реке вели следы кирзовых сапог. Собака шла по ним. Других не было».

…Справка от 3 декабря. Гусько собрал актив поселка, рассказал о преступлении, попросил оказать ему помощь.

За ней — датированные 3 декабря показания Голованова, 43 лет, рабочего, дружинника: «Вчера вечером зашел сосед — кочегар Дверцов. Был навеселе, стал хвастаться тем, что несколько дней назад, в кочегарке, слышал разговор между кочегаром Мошкиным и плотником Храпцовым. Говорили о магазине, о том, что он не охраняется и его можно легко обчистить. С ними был кочегар Горобец. Заметив Дверцова, разговор прекратили, угостили водкой, Храпцов ушел, а Мошкин и Горобец остались на вахте».

За показаниями Голованова шли протоколы допросов Дверцова и Горобца. Дверцов целиком отрицал их. Горобец вел себя уклончиво: да, он действительно дежурил с Мошкиным, выпивал с ним и Храпцовым в кочегарке, видел там Дверцова, но никакого разговора о магазине и о том, что его можно обокрасть, не слышал.

….Допрос Коровина, шофера 27 лет, ровесника Мош-кина и Храпцова, живущего в общежитии в одной комнате с ними, в прошлом рязанского тракториста: «1 декабря, близко к полуночи, разбудил Храпцов и позвал на «дело». Идти отказался, но заснуть уже не смог. Через час в комнату снова зашел Храпцов, на этот раз вместе с Мошкиным, которого вечером забрали в милицию. Оба были пьяные, по пояс мокрые. Мошкин был обут в резиновые сапоги не своего размера, а Храпцов, как всегда, в кирзовые. Разбудили Боярского. Стали угощать одеколоном «Белая ромашка» и шоколадными конфетами «Ласточка». Затем Мошкин ушел. Храпцов лег спать, а утром, когда все заговорили о краже, дал понять, что магазин «заделали» они».